Странствия Алексея Пешкова

Пристав 3-й части города Казани доносил 16 декабря 1887 года, что Алексей Пешков, «решив лишить себя жизни, выстрелил себе в бок из револьвера и при оказании помощи доставлен в земскую больницу». При нем найдена записка, о том, что в его смерти он обвиняет немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце. Останки Пешков просил «разрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне в последнее время».

После выздоровления – пуля миновала сердце, но пробила легкое и застряла возле спины – Пешкова препроводили для вразумления в Феодоровский монастырь. Много лет спустя, вспоминая эти события, он писал: «Допрашивали иеромонах, белый священник и профессор Казанской духовной академии. Профессор молчал, иеромонах сердился, поп уговаривал. Я заявил, чтобы оставили меня в покое, иначе я повешусь на воротах монастырской ограды». Его отлучили от церкви на семь лет.

Самоубийство, совершенное обдуманно, церковь признает столь же тяжким грехом, как и отнятие жизни у другого человека. Ведь жизнь есть драгоценнейший дар Божий – и по естеству, и по благодати искупления, а христианин, налагающий на себя руки, вдвойне оскорбляет Бога – и как Творца, и как Искупителя. И, стало быть, такое деяние может быть только плодом полного неверия в Божественное провидение.

Крещеный Алексей Пешков, которого в детстве дед обучал по церковным книгам, это, конечно же, знал. И его первая попытка поспорить с Творцом, закончилась осечкой.

В 1888 году двадцатилетний мастеровой малярного цеха Алексей Пешков страстно занимается самообразованием. Более всего он увлекается философией. Помогал ему в этом некто Николай Васильев.  Как вспоминал

позже сам писатель, Васильев, как почти все талантливые русские люди, имел странность: проделывал над собой разные «опыты» - хлеб посыпал толстым слоем хинина и смачно съедал, принимал бромистый калий, курил опиум…  «Опытами» испортил все свои зубы. Он и закончил тем, что преднамеренно или нечаянно отравился в 1901 году в Киеве.

Именно в обществе этого странного человека Пешков впервые прочитал «Искушение святого Антония» и единственный в то время в России рукописный перевод философского трактата Ницше «Так говорил Заратустра».

Современники утверждали, что в минуты глубокой задумчивости Горький становился  чрезвычайно похожим на Ницше. И не только

пугающими усами,  а более как вспоминала О. Форш, каким-то внутренним родством в их облике. Теория  Ницше о «сверхчеловеке» оказалась  столь созвучна начинающему литератору, что он «заболел» ею надолго и всерьез. Душу его «лихорадило».

Внутренний «раздрай» Алексей Пешков переживал примерно в то время, когда в городе Турине Ницше сходил с ума. Апоплексический удар настиг его прямо на улице и повлек за собой полнейшее умопомрачение. Философ посылал знакомым из психиатрической больницы почтовые открытки, совершенно безумного содержания, подписываясь при этом: «Распятый». При виде врача, по-детски шмыгая носом, начинал просить: «Дайте мне немножко здоровья».

Пешков отделался проще. Нижегородский психиатр,  к которому обратился юный философ, исхудавший от ночных бдений, с горящим взором безумца, заметил ему:

- Вам, батенька, прежде всего, надо забросить ко всем чертям книжки и вообще всю эту дребедень, которой вы живете. По комплекции вашей вы здоровый человек. И стыдно вам распускать себя. Вам необходим сейчас физический труд. На счет женщин как?..

В январе  1891 года Алексей Пешков уходит из Нижнего Новгорода в свое загадочное странствие по России. Что это было: бегство «ко всем чертям» от самого себя? Этот вопрос и теперь остается без ответа.

Обойдя Поволжье, Кавказ, Украину, он окажется в монастыре близ Харькова. Вполне возможно, что пришел он сюда не случайно. От многочисленных паломников, притекавших в обитель, чтобы поклониться чудотворной иконе Божией Матери, мог прослышать, что здесь прибывает знаменитый Иоанн Кронштадтский, проповеди которого притягивали к себе богомольцев.

По традиции после всенощной отец Иоанн беседовал с насельниками обители и паломниками. Пешков с жаром начал излагать  священнику собственное воззрение на мир, на людей, на Бога. При этом он так увлекся, что не сразу и  заметил, как отец Иоанн указал ему на дверь.

Выходит, странствие не выбило «ко всем чертям» из его больной головы ницшеанскую  дурь.

 Да и что это было за странствие, какую оно преследовало цель? Исцелить душу? Или, напротив, найти подтверждение справедливости философии Ницше?

Паломником, естественно, Пешков не был – не скитался по святым местам и монастырям. А если и заходил, то не для молитвы. В  одной обители под Николаевым он, как напишет, ничего не нашел кроме суеты, грязи и людского столпотворения. Он просто не видел колено преклоненных паломников - он был вне их, вне церкви. И звучащая молитва не тронула его холодное сердце, не обожгла его неприкаянную душу.

 Странник, по определению В. Даля, - захожий, проезжий, прохожий человек, гость, ищущий временный приют. Странником и был Алексей Пешков.

Можно сказать, что результат его странствия - он со всей неотвратимостью понял, как ненавидит Бога. И этих вечно спотыкающихся и кающихся людей.

И вновь точит  душу червь сомнения. Значит, Ницше прав! А если Бога нет, а есть только человек?! Следовательно – все разрешено! На место умершего Бога необходимо возвести «сверхчеловека», воплотившего в себе высшее достижение человеческого духа и презрительно относящегося ко всем слабым и больным, ко всем неудачникам и отчаявшимся.

Пройдет несколько лет, и  писатель изречет: «Человек! Это – великолепно! Это звучит … гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека!». В письме своему издателю К. Пятницкому он намекнет, что мысль эту вложил ему арзамасский батюшка Ф. Владимирский, «хороший, редкий поп», который  во время  совместного чтения книжки Мадзини «Об обязанностях человека», так разошелся, что «говорил мне, подмигивая: «А? Человек-то? Что есть лучше человека? Ничего нет, государь мой! Так и знайте – ничего нет! И другим поведайте – нет ничего. Что было бы лучше человека в мире сем!». Но ни словом не обмолвился в письме о бывшем своем кумире Ницше. Словно и не было «тумана» в голове. Словно и не было гордыни. Словно это было не с ним.

Через год в Тифлисской газете «Кавказ» появится его первый рассказ «Макар Чудра», в котором есть такой диалог:

«- Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай – вот и все.

- А я, вот смотри, в свои пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать все это на бумаге, так в тысячу торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди – и все тут. Долго не стой на одном месте – чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить ее. А задумаешься – разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол».

Странствие по России не исцелит душу Алексея Пешкова. Но «хождение в народ» даст миру нового писателя, имя которому – Максим Горький.

В. Панкратов, лауреат премии им. А. М. Горького.