Летом
1902 года Савелий Сорин, получив документ, разрешавший ему, студенту Академии
художеств, ездить по городам и провинциям империи, чтобы писать этюды, портреты
и картины, отправился в плаванье на пароходе по Волге с
приятелями-литераторами, с которыми накоротке сошелся в Санкт-Петербурге. В кармане было 50 рублей,
которые он получил в апреле, заняв третье место за эскизы в мастерской Ильи
Репина.
МОДА НА «БОСЯКОВ»
По пути им встретился журналист Е.
Бездомный, сотрудничавший с «Нижегородским листком» и «Самарской газетой». Он
пригласил Савелия и его товарищей посетить С. Скитальца, отбывавшего короткую
ссылку в деревне Обшаровке Самарской губернии.
Надо сказать, что в те годы среди
молодых литераторов было «модным» брать нарочито вызывающие, броские,
эффектные псевдонимы с явными намеками
на нищенство, бродяжничество, скитания, горе мыканье. Одних только Бездомных
было несколько. Так, Евсей Уланов
подписывался Евстигней Бездомный, Борис Карелин – Борис Бездомный, Михаил
Подкидов – крестьянин Степан Бездомный. Скиталец же по паспорту значился
Степаном Петровым. А еще были: Иван Бездольный (Игнатий Потапенко), Иван
Безпечальный (Филипп Нефедов), Демьян Бедный (Ефим Пригоров), Максим Горький
(Алексей Пешков), Антон Безродный
(Савелий Утков), Михаил Голодный (Михаил Эпштейн), Иван Приблудный (Яков
Овчаренко)… Каждый из них претендовал на роль выразителя народных чаяний и
норовил как-то выделиться на общем фоне – уж если не за счет таланта, то хотя
бы за счет «звучного», «заковыристого» имени.
В Обшаровке Сорин сделал несколько
набросков и живописных портретов, и они так понравились Скитальцу, что он
написал о Савелии восторженное письмо своему другу Горькому, тоже
поднадзорному, находившемуся в ссылке в Арзамасе. Письмо заинтересовало Алексея
Максимовича, и он пригласил Скитальца и Сорина посетить его. В глубине души
писатель, имя которого уже получило широкую известность в кругах передовой
интеллигенции, надеялся, что молодой художник соблазнится написать его портрет:
Алексей Максимович был человеком весьма тщеславным, и ему хотелось быть
признанным в широких кругах. И чтобы его узнавали не только по карикатурам типа
«Подмаксимовики» работы Кока, выполненной в 1901 году.
РЕПИН, НЕСТЕРОВ И
ГОРЬКИЙ
Справедливости ради стоит отметить, что
к тому времени Горького уже писали такие маститые художники, как Илья Репин и
Михаил Нестеров.
Репина, в частности, настолько увлекла
искренняя романтическая приподнятость первых рассказов Горького, что в 1899
году он взялся написать портрет писателя, но уже после двух сеансов тот сбежал
из Петербурга, и работа осталась незаконченной. И все же Илья Ефимович показал
портрет на XXVIII Передвижной выставке, и он вызвал неподдельный интерес. Хотя
и не без восторга.
Репин представил Горького немолодым,
усталым, поникнувшим – не таким, каким еще недавно – в ареоле «нового миссии», «босяка», постигшего дух и
жизнь народа, – вошел он «на ура» в круг столичной богемы, в модные
художественные и артистические салоны.
Прошло всего несколько месяцев, и писатель почувствовал себя «не своей
тарелке» - общая атмосфера застоя и либерального благодушия поразила писателя
до глубины души, он был разочарован, раздражен и утомлен петербургской
интеллигенцией.
А в июле 1901 году Горький уже в Нижнем
Новгороде позировал Михаилу Нестерову. Их первая встреча состоялась несколько
ранее, в мае 1900 года. «…Познакомился с Горьким; это очень высокий, сутулый
человек с простой широкоскулой физиономией, русыми волосами, в одних усах.
Портрет Репина похож, но в нем, как и всегда почти у Репина, выдвинута
отрицательная сторона человека, – и тут ускользнуло очень существенное
выражение мягкости и доброты в лице Горького… Мы почти сошлись сразу», - писал
Михаил Васильевич своему приятелю Александру Турыгину.
А ведь еще два года назад Нестеров
вообще не был знаком с творчеством Горького. Да и имени писателя он не слыхал,
в чем сознался художнику Николаю Ярошенко, когда тот поинтересовался у Михаила
Васильевича, читал ли он недавно изданную книжку романтических рассказов
Горького, волновавших тогда публику. «Я, чтобы загладить свою вину, - вспоминал
позже Нестеров, - уезжая, попросил мне
дать книжку, и дома, лежа в постели, прочел эту чудесную, живую, такую молодую,
свежую книгу. На другой день на Сергиевской мы с Николаем Александровичем
вполне миролюбиво рассуждали о прекрасном даровании автора».
Тогда, в июле 1901- го, Нестеров, как он
сообщал Турыгину, «провел два приятных дня у Горького» (беседы были «живые, увлекательные и
интересные») и увидел, что тот «здоров и весел, полон энергии и планов на
будущее», даже «высидка» «в нижегородской тюрьме не отразилась на нем
угнетающе» - в результате «написал с
него удачный этюд, которым надеюсь воспользоваться в будущем».
Горький у Нестерова, в отличие от
Репина, полон бодрости, жизнерадостности, энергии, мужественности; он моложав,
по-утреннему свеж, по-весеннему светел, излучает доброту и душевную
сердечность. Как потом окажется, это было одно из самых удачных изображений
писателя, потому что Нестеров не сочинял портрет, не подгонял его под заранее
измышленный образ, а шел вслед за Василием Перовым, вглядываясь во внутренний
мир человека.
«ОБА ПОРТРЕТА ЧЕТЫ ПЕШКОВЫХ ХОРОШИ»
И вот теперь молодой художник Савелий
Сорин…
Ему двадцать четыре года. Он из
небогатой еврейской семьи (подлинное его имя Завель Савий), в шестнадцать лет
ушел из дома. Он делает только первые шаги на пути к мастерству – два года, как
поступил в Высшее училище живописи, скульптуры и архитектуры при Императорской
академии художеств. Правда, прежде окончил с Большой медалью Одесскую
художественную школу (учился у Кириака Костанди), что дало ему право
поступления в Академию художеств без экзаменов. Талантливого юношу несколько позже
приметил Илья Репин и пригласил к себе в мастерскую. Потом Сорин не раз
вспоминал добрым словом обоих и называл их своими подлинными учителями.
13—14 августа Горький пишет К.
Пятницкому: «Живет у нас художник, ученик Репина, славный парень, пишет меня и
жену. Приезжайте посмотреть, стоит».
И все же Горький не сразу доверился
молодому художнику. Поначалу он предложил написать портрет своей жены Екатерины
Павловны. По воспоминаниям Пешковой, «писал Сорин быстро. Он долго усаживал
меня на стул, менял позу, требовал ярких пятен в костюме. Работал Сорин
вдохновенно, весь уходя в работу».
Алексей Максимович заходил посмотреть,
как Сорин работает и, увидав, что
дело у него идет хорошо, согласился тоже
начать сеансы.
Писал Сорин их по очереди. С утра, когда
Алексей Максимович работал, писал Екатерину Павловну, после обеда и небольшой
прогулки — Алексея Максимовича.
Две недели работы – и вот, пожалуйста…
 |
«В портрете Е.П. Пешковой… сильное контрастное столкновение ярко-красной юбки и яркой декоративной полосатой ткани на спинке стула, с одной стороны, и тонко нюансированной белой блузки на фоне белой стены. Сложно поставленная живописная задача сочетается со стремлением к психологической характеристике модели, что идет от репинской портретной традиции, усвоенной в учебных постановках в мастерской. Здесь еще нет того индивидуального почерка мастера, которым будут в дальнейшем отличатся портреты работы Сорина, что сделает их сразу узнаваемыми, но демонстрация твердого и уверенного мастерства вполне очевидна», - такую оценку работе художника дает доктор искусствоведения Александр Шило.
Да, Сорин твердо усвоил уроки Репина. Как вспоминал художник Александр Любимов, занимавшийся в мастерской Ильи Ефимовича, «Репин был против точного копирования, он заставлял подмечать в модели наиболее характерные черты, сохранять их в памяти и изображать на портрете…Репин требовал, чтобы портрет писался больше по впечатлению, по памяти.— Разговаривайте с моделью, — говорил он, — заставляйте ее жить, долго и внимательно всматривайтесь в нее, запоминайте, старайтесь сохранить в своей памяти образ человека, которого вы пишете. Работайте больше над холстом, а когда образ у вас начинает постепенно ослабевать в памяти, опять начинайте внимательно вглядываться в модель, сравнивая с тем, что у вас уже намечено; проверяйте, верно ли то, что вы сделали, решайте, что надо убрать, что исправить, что внести нового».
Портрет Екатерины Павловны, решенный в камерном и лирическом ключе, оказался настолько хорош, что Горький доверил Сорину самому избрать композицию его портрета. И если художник писал Пешкову в интерьере одной из комнат дома Подсосовых, что на Сальниковой улице (ныне К. Маркса), то Алексея Максимовича он вывел в сад, попросил надеть голубую косоворотку, а сверху накинуть черную крылатку, дал в руки суковатую палку, а на голову – широкополую шляпу.
Трудно сказать, был ли известен Сорину этюд Нестерова. Но, наверное, неслучайно он выбрал для своей работы голубую косоворотку. Ведь голубой – это цвет жизни, неба над головой; он затягивает и привлекает к себе внимание и считается призывом к поиску себя, истины, к анализу - это тон осознанности, ясности и интеллекта. Любящие голубой цвет постоянно находятся в движении, они не признают постоянства, их стихия – странствия. А остальные атрибуты – черная крылатка, черная широкополая шляпа и суковатая палка - только дополняют романтический образ «бродяги», «босяка». Если еще учесть, что, как доказали психологи, черный цвет ассоциируется с протестом, вот вам и образ бунтаря, мечтающего ниспровергнуть старый мир, разорвать оковы быта и гордо вознестись над толпой и всем светом.
Прибегнем снова к мнению А. Шило: «…портрет Горького решается как большая форма. Художник, даже вводя в него пленэрный мотив, всецело сосредоточен на образе писателя. Это был первый большой портрет А.М. Горького, в котором зафиксирован созданный им ранний самообраз правдоискателя, бродяги и скитальца, которому через несколько лет суждено будет стать Буревестником».
«ТВОИ ПОРТРЕТЫ, КАК ЦВЕТЫ…»
Сотрудники музея Горького в Арзамасе гордятся тем, что у них хранится фотография портрета писателя работы Савелия Сорина с автографом Екатерина Павловны Пешковой.
- А сам портрет, - поясняет старший научный сотрудник музея Татьяна Казнина, работающая здесь с самого основания, - хранится в музее Изящных искусств в Сан-Франциско. Как он там оказался? Это весьма занимательная история. В 1904 году в Сент-Луисе (США) проходила Всемирная выставка. Сорин представил на ней портрет Горького. В Россию эта работа уже не вернулась. Оказывается из-за оплошности администрации русского отдела выставки экспонаты, в том числе и портрет Горького, были проданы с аукциона. Оказывается работа Сорина привлекла внимание одного коллекционера, он ее купил и впоследствии подарил его музею Изящных искусств в Сан-Франциско.
В 1932 году в музее в Сан-Франциско художник представил на выставку несколько своих работ и совершенно случайно в другом музее, имени Ионга обнаружил портрет Горького, написанный им в 1902 году в Арзамасе.
Савелий Абрамович Сорин из России
эмигрировал в мае 1920 года. После Февральской революции, как только в столице
начались беспорядки, он, предпочитая работу участию в социальных процессах,
покинул Петроград и перебрался в Крым. Думал ненадолго, а, оказалось, уехал
навсегда. В Крым тогда отправились многие, как на дачу, пересидеть, переждать
беспорядки. И здесь он вдруг начинает интересоваться политикой, от которой был
раньше так далек – он хотел понять, что происходит в стране, куда все клонится.
В конце концов, Сорин принимает решение уехать в Париж. В годы Второй мировой войны он поселился в США.
Однако сердцем и душой он всегда был с Россией, о чем свидетельствует то, что
сделал несколько крупных денежных взносов в Фонд помощи СССР.
Нимфа Бел-Конь (А. Любомирская) в память
о Савелии Сорине написала так:
Певец старинной красоты,
Путеводитель душ печальных,
Твои портреты, как цветы,
Растут в долинах погребальных.
Вячеслав Панкратов
|
0 коммент.:
Отправить комментарий